Церковь поддерживает личную активность, но не социальную

В православной традиции нет понятия «социального греха», и даже гонимая церковь не должна отказывать государству в лояльности, рассказал доцент факультета философии НИУ ВШЭ Борис Кнорре на лекции «Взгляд на церковно-государственные отношения с точки зрения церковной традиции и современного постсекуляризма», которая прошла в Храме Василия Блаженного.

В современном обществе отношения церкви и государства нередко становятся предметом довольно острых споров. В своей лекции Борис Кнорре проанализировал взаимодействие «священства и царства» от раннего христианства до наших дней. Именно такой исторический анализ, по его мнению, поможет понять современную модель церковно-государственных отношений и постсекулярные процессы, идущие последние тридцать лет.

Главная идеологическая доминанта Русской православной церкви (РПЦ) в отношениях с государством, по словам Кнорре, это лояльность, даже в том случае, когда государство не отвечает церкви взаимностью. В подтверждение этих слов ученый привел выдержку из Основ социальной концепции РПЦ, принятой на архиерейском соборе в 2000 году: «и гонимая церковь призвана с терпением переносить гонения, не отказывая государству, преследующему ее, в лояльности».

 

Возможность неповиновения рассматривается, но лишь на индивидуальном уровне, например, когда власть понуждает верующих к нарушению заповедей. «Если власть принуждает православных верующих к отступлению от Христа и его церкви, а также греховным душевредным деяниям, то церковь должна отказать государству в повиновении, — говорится в Основах социальной концепции. — Христианин, следуя велению совести, может не исполнить повеление власти, понуждающего к тяжкому греху». При этом социальная доктрина РПЦ практически исключает возможность активного социального протеста на системном уровне. Нет и предпосылок для стремления к институциональным социальным преобразованиям, так как в православной церковной традиции нет понятия «социального греха», а есть лишь понимание греха на индивидуальном уровне.

По мнению Кнорре, отсутствие понятия «социального греха», накладываясь на принцип лояльности, нередко приводит к тому, что в реальных отношениях церкви и государства понятие «взаимодействие» с государством может смешиваться с «подстраиванием» под него. Он напомнил, что социальная стратегия современного церковного института направлена на выстраивание необходимых и вполне оправданных механизмов взаимодействия с государством, но в то же время существует идеологическая субординация и структурно-административное копирование церковью элементов государственной системы. Пример тому — традиционное для последних пятнадцати лет соотнесение территориальных границ епархий (в последние годы — митрополий) с границами субъектов РФ, корреляция между руководителями епархий (или митрополий) и губернаторами как более или менее конгруэнтными акторами организации административного пространства страны.  

Говоря об основаниях отношения церкви и власти, заложенных в Священном Писании, Борис Кнорре показывает многогранность и комплементарность высказываний Нового Завета, если их брать во всей совокупности. Ведь с одной стороны, известные изречения Иисуса Христа: «царство мое не от мира сего» и «давайте кесарю кесарево, а божие — Богу» — это своего рода декларация аполитичности и нейтралитета в отношении светских властей. А вот слова апостола Павла: «всякая душа да будет покорна высшим властям, ибо нет власти не от Бога...» — это уже не нейтралитет, а безоговорочная лояльность. К этому, кстати, апеллировали церковные власти в СССР в споре с Русской православной церковью за рубежом (РПЦЗ), отказывая ей в каноничности из-за её нежелания подчиняться церковному синоду, существовавшему в условиях богоборческого режима.

После распада Советского союза РПЦ оказалась практически единственной структурой, продолжающей институционально связывать территории стран СНГ

Религиовед также напоминает и о третьем искушении (властью) Христа в пустыне «Тебе дам власть над всеми сими царствами и славу их....» (Лк. 4: 6-7), которое интерпретируется, в том числе, и как предложение Христу воспользоваться поддержкой власти для выполнения своей миссии и признать задачу земного господства, к чему Его пытались склонить и во время его общественного служения, пытаясь «сделать царем»  (Ин. 6: 14-15). Можно сказать, что то искушение оказалось более чем актуальным в истории церкви.

Стирая границы

Доктрину покорности христиан царской власти взяли на вооружение в Византии после того, как христианство обрело статус государственной религии. Во времена Византии появилась формула, определившая парадигму «священства и царства» в Православии на много столетий вперед — ее можно определить как лояльность в обмен на покровительство. В VI веке Император Юстиниан в своей шестой Новелле, называя царскую власть наравне со священством одной из «высших благостей Божьих», подчеркивает, что дело государства заботиться и о подданных, и о благосостоянии священства, и даже о сохранении «истинных догматов Божьих». 

Но царская власть в православном мире не удерживается в рамках границ одной страны. Константинопольский Патриарх Антоний в письме Великому московскому князю Василию Дмитриевичу в 1393 году настаивает на распространении (как минимум) духовной власти императора не только на Византию, но на все православные страны. Это уже претензия на цивилизационную роль. «Мы видим, что современное понимание православия не просто как религии или конфессии, но как определенного цивилизационного проекта, было заложено в Византийской империи», — поясняет Борис Кнорре.

В осажденной крепости

С распадом Советского Союза ушла в прошлое эпоха государственного атеизма. Русская православная церковь получила возможность заново отстроить свою социальную структуру. Патриарх Алексий заявил о признании демократических ценностей, прав человека и уважении традиций западных церквей. Тем более что последние (в т.ч. католики и лютеране) участвовали в восстановлении православных храмов и предоставляли гуманитарную помощь. Другим важным источником поддержки стали бывшие советские военные.

Сегодня не меньше половины священников так или иначе поддерживают концепцию «осажденной крепости», т.е. признают, что Россия подвергается идеологическому натиску извне

Еще интересный факт: в церковной среде получила распространение ностальгия по СССР, территория которого стала восприниматься как приоритетная в плане геополитики, приемлемой для большинства политически ориентированных православных верующих. Ведь после распада Советского союза РПЦ оказалась практически единственной структурой, продолжающей  институционально связывать территории стран СНГ. Не случайно в 90-е годы было выработано понятие «канонической территории Русской православной церкви», связанной опять таки по преимуществу с постсоветским пространством, хотя отнюдь не все бывшие союзные республики можно было соотнести с РПЦ, например, в Грузии есть своя Поместная православная церковь.  

Как пояснил Борис Кнорре, с одной стороны, понятие «канонической территории» было ответом православной церкви на жесткую конкуренцию со стороны многочисленных религиозных организаций, как христианского, так и нехристианского толка, развернувших свою миссионерскую деятельность в России и на постсоветском пространстве в целом. С другой стороны, оно продемонстрировало неготовность церкви отказаться от наследия византийско-имперского мышления. Развитие концепции «канонической территории», геополитическое осмысление с оглядкой на имперское прошлое и, в том числе на Советскую эпоху, идеологически способствовало усилению имперско-фундаменталистских и даже милитаристских взглядов среди служителей церкви. Так, по словам Кнорре, сегодня не меньше половины священников так или иначе поддерживают концепцию «осажденной крепости», т.е. признают, что Россия подвергается идеологическому натиску извне, в особенности, с Запада, и говорят о необходимости противодействия этому натиску со стороны «православной цивилизации».

Влад Гринкевич

В следующий раз

Изучение советской повседневности кажется очень простой задачей, поскольку еще живы люди, хорошо помнящие ее. Однако опираться на личные воспоминания рискованно, поскольку человек склонен интерпретировать прошлое, исходя из текущего, меняющегося опыта. На помощь могут прийти весьма неожиданные источники — начиная от всевозможных бытовых записей, отчетов, документов, жалобных книг, заканчивая произведениями художественной литературы, кино. О том, как их изучать и что они могут нам открыть, на лекции «Было ли это «на самом деле»? Зачем изучать повседневность», расскажет на лекции 20 ноября в помещении экспозиции «Мой дом — Россия» доцент факультета философии НИУ ВШЭ Ирина Глущенко